Гусон полагался на Гюнтхэ. В средствах на уход за ребенком ограничений не было: Гюнтхэ с готовностью давал деньги. А на третьем году старшей школы Гусон с сестрой поселился в одной из комнат квартиры, доставшейся Гюнтхэ от отца. Двое мужчин и ребенок – такая странная совместная жизнь; это продолжалось, пока Гусона не отчислили.

Гусон вновь видел перед собой Пхеньян. Город во мраке. Он был куда меньше блистательного Токио, весь в ночных тенях, тут и там продырявленных. В центре города горела пара факелов: ветшающий, усеянный огоньками монумент идей Сонгун и излучающая сияние башня идей Единства. Пережиток старых времен – и новый символ прогрессивного общества: кажется, пока о нем все судачили, нарастала пустота. Иллюзорное стремление, которое растает, если не говорить о нем снова и снова: такое иногда называют мечтой.

А что же между двумя башнями? Внизу лишь черная поверхность реки Тэдонган, и нет лучей света.

– Мы... не позволим нашей стране погибнуть.

В неожиданно прозвучавших словах слышалась серьезность. Свою родину Гусон желал сохранить не столько ради себя самого, сколько ради сестры – единственного родного человека.

– Она не погибнет. – Приблизившись, Гюнтхэ сжал его плечо. – Мы не допустим. Это и ради Сусон тоже.

– Да.

Чхве Сусон – таково было имя его сестры. Из всей кровной родни осталась только она; конечно же, Гусон относился к ней с нежностью. Сестра воплощала собой все то, что он утратил. Внешность Сусон по большей части унаследовала от отца-японца, но если она вдруг улыбалась, в лице ее проступали черты матери. Когда Гусон общался с сестрой, и ее что-нибудь радовало, именно такие воспоминания всегда посещали его.

А еще Сусон достался дар небес.

– Сусон здорово научилась петь и танцевать.

– Так ты в курсе?

– Что ты устроил ее в Академию Кымсон, да. Ты ведь для этого пошел в антияпонский отряд? Пять лет назад я понятия не имел, куда ты исчез, но решил хоть немножко помочь Сусон и взял над ней опекунство. Она мне, знаешь, как дочь была.

– Прости...

– В таких случаях обычно благодарят.

Гусон хотел предоставить Сусон наилучшие условия для учебы. Под влиянием переворота антияпонское движение, пребывавшее в застое, активизировалось. За девяносто четыре года структура разведки достигла невиданного масштаба; пристроиться там могли даже люди вроде Гусона, которым несколько не хватало талантов. Вступив в их ряды и получив приличную сумму денег, Гусон использовал все на благо сестры. С тех пор прошло пять лет. Пусть встретиться им и не удавалось, время от времени приходили письма, и в них Сусон много рассказывала об Академии Кымсон. Прилагавшийся к письмам табель был безупречен.

– Точно, забыл! – Гюнтхэ шлепнул себя по лбу. – Я хотел тебя удивить и позвал к нам артистку с нынешнего фестиваля Ариран. Она танцовщица, которой поручили возглавить кульминацию "массовых игр"... Просто нечто. Заглядеться можно.

Гюнтхэ широко ухмыльнулся, и в лице его не осталось ничего от бюрократа, каким он казался совсем недавно, а лишь прекрасно знакомое Гусону выражение.

– Вот как.

– Ну же, заходи!

Гюнтхэ хлопнул в ладоши, подавая сигнал, и дверь в комнату отворилась. Ничего не подозревавший Гусон взглянул в ту сторону – и оцепенел, не дыша.

Девочка была одета в ярко-желтое чима-чогори, напоминавшее оперенье соловья. Роскошные черные волосы убраны в прическу, а под ними белел умный, светлый лоб. Грациозно двигаясь, она вошла внутрь; изящно, ни единого лишнего жеста. Подойдя к Гусону, девочка сделала глубокий поклон; лицо ее было опущено.

– Давно не виделись, Гусон-орабони.

– Да... да.

Гусон был в силах только кивнуть. От такой скорой встречи в голове у него не осталось ни одной мысли. Сусон по-прежнему прятала лицо, а сидевший на стуле Гюнтхэ довольно посматривал на них.

– Давно не виделись, Сусон, – в конце концов только это Гусон и сказал. Голос его дрожал. Грудь словно сдавило от неловкости. – Взгляни на меня, пожалуйста.

– Да.

От ее красоты захватило дух. За пять лет ребенок превратился в прелестную девушку. С великолепным макияжем для выступлений ее черные глаза казались еще больше, а слегка нарумяненные щеки выглядели нежнее лепестков. Гусон встал со своего места и обнял сестру. Сусон выросла: по сравнению с Гусоном, в котором было больше ста восьмидесяти сантиметров, она смотрелась миниатюрно, но в его возрасте, наверное, станет высокой. Руки и ноги у нее длинные, а тело тонкое, гибкое. Она вела себя по-детски застенчиво, но ее улыбка, полная восторга, была точно такой, как в его воспоминаниях.

– Прости… Я тебя на пять лет одну оставил.

– О, что до меня, то я безгранично признательна. Благодаря Гусону-орабони я столько всего выучила.

Вот, мол, посмотрите: Сусон встала на цветочную циновку и начала танец. Придворный Танец весеннего соловья – тот самый, который исполняли в пору корейских императоров. Сусон танцевала в маленькой комнате и передавала то, что представлялось ей в воображении. Движения ее рук были легки, а в пальцах трепетало тонкое полотно. Так весной певчая птичка окрашивает все вокруг ликованием, расправляя яркие крылья. Неожиданно мелькнуло краткое мгновение грусти, птица замерла на ветке с осыпавшимися цветами – а потом продолжила свой танец торжества.

Гусон перевел дыхание, ощутив восхищение, а больше того – гордость.

– Спасибо. Ты изумительно танцевала.

Гусон аплодировал, радуясь ее расцветшему таланту. Его глаза затуманились слезами, когда он догадался, какое чувство выражала Сусон. За ее поразительной внешностью скрывалось одиночество. Какой бы одаренной она ни была, шестилетнему ребенку тяжко учиться без родных.

– Прости... Прости меня, Сусон. Я никуда больше не уеду.

Он снова обнял ее. Сусон, по-прежнему захваченная танцем, сперва не отозвалась, а потом, поняв чувства брата, все-таки заплакала. Зарыдала, как дитя.

– Гусон-орабони... Гусон... Гусон-оппа...

Назвала его совсем как в детстве. От слез ее грим расплылся, и Гусон вытер ей лицо. Объятия его были так же крепки, как долга их разлука. Вот где истинная ценность, которую ничем нельзя заменить. Теперь он чувствовал, что по-настоящему вернулся домой.

Из окна Пхеньян выглядел оживленным. Гусон и Сусон сидели в машине, Гюнтхэ – за рулем. Они двигались из города к острову Ныннадо, что у берегов Тэдонган. Гусон соскучился по "внешнему миру". Его номер в гостинице Корё был все-таки уж слишком роскошный – не по чину. И там для него тоже нашлись дела. Отчет об антияпонской деятельности отправили людям из отдела разведки. Во время медицинского обследования зачем-то взяли анализ крови.

Так прошел месяц после возвращения на родину, а сегодня даже по меркам фестиваля Ариран, длящегося два месяца, был особенно торжественный день. Там предстоит очень важное дело, с которым только ты можешь справиться – так сказал Гусону Гюнтхэ. Определенно, это самый подходящий момент, чтобы раскрылась истина.

– Ариран – захватывающее мероприятие, – пробормотал Гусон, глядя на потоки людей.

– Да, всем так весело...

Сидевшая рядом Сусон кивнула. Ей выступать на нынешнем Ариране. Во время пребывания Гусона в гостинице сестра оставалась с ним. Они постоянно были вместе, не считая занятий в школе.

Сейчас на Сусон был легкий макияж, подчеркивавший невинность, соответствующую ее возрасту. Сама Сусон в униформе – белая блузка, красный галстук, темно-синяя юбка. Переодеться и накраситься предстояло в комнате ожидания при зале собраний. Поскольку многие выступающие в таком виде и приезжают из дома, это довольно благожелательное отношение.

– Орабони, а они кто?

Сусон показала пальцем на что-то за окном. Там, куда ни брось взгляд, толпились люди с плотно набитыми огромными чемоданами.

– А-а-а, торговцы, наверное.

На Ариран всех приглашают по очереди. Обитатели разных регионов, которые в целях соблюдения порядка не могут перемещаться, действуют вместе. Если кто-то совершает поездку в оба конца через Пхеньян, то по пути покупает товары, что нельзя достать дома. А еще существует масштабный бизнес, который разворачивается лишь в такое время. Это "черный рынок", не встроенный в государственную экономическую деятельность, но люди оказывают друг другу помощь, и Трудовая партия молчаливо терпит его – такова реальность.

Обычно пустующие улицы Пхеньяна в последние два месяца заполнены людьми. Раз фестиваль так удался, то, может, разговоры о беспорядках на острове Вихва – лишь необоснованные страхи? По крайней мере, тревожных знаков нет. Почти не видно и служителей народной безопасности, следящих за предателями.

В этот момент раздался взрыв, слышный даже за закрытым окном.

– Ой, что такое? – обеспокоенно спросила Сусон, поморгав огромными глазами.

– Моллюсков, наверное, на бензине жарят, – ласково ответил брат. – Вкусная штука.

На углу улицы горел небольшой огонь. Моллюски, которых продавали рыбаки, были рассыпаны по бетону, а со стойки подливали бензин, чтобы есть их потом жареными.

– Мы когда-то их на керосине готовили – ничего не вышло, – засмеялся сидящий за рулем Гюнтхэ. – Думали, горючее и есть горючее, а вкус получился жуткий.

– Если бы я не вмешался, ты бы их Сусон скормил, правда?

– Врешь ты все.

– Да реально.

– Тогда давай у Сусон спросим.

– Мне не пришлось их есть, так что в любом случае ничего страшного.

Сусон немного удивленно покачала головой. Словно вернулись прежние дни. Когда эти двое парней, не знавшие, как растить ребенка, отчаянно боролись с трудностями и совершали самые разные ошибки, Сусон всегда так реагировала. На все отвечала улыбкой.

– Ясно тебе, Гусон-хённим?

– Понятно, Гюнтхэ-аджосси.

– Выходит, я старею...

– Ну, в таком уж ты возрасте.

– Да мы же ровесники... Скоро мне уже тридцать будет; как подумаю, так сразу не нравится слово аджосси.

Гюнтхэ убрал руки с руля и скрестил их на груди. Машина тотчас переключилась на автоматический режим управления.

– Слушай, Сусон, милая, зови ты и меня орабони, пожалуйста.

– Простите меня, Гюнтхэ-аджосси. Орабони... только Гусон для меня орабони.

Сусон лукаво улыбнулась и прижалась к брату. Когда ее голова оказалась рядом, Гусон ощутил цветочный запах; таких манер он за ней раньше не помнил.

– Эх, до чего же я вам завидую.

Примечания:

Монумент идей Сонгун – авторское название; в реальности в Пхеньяне существует монумент идей Чучхе.

Кымсон – корейское название планеты Венеры.

Ариран – грандиозный музыкально-гимнастический фестиваль в КНДР. Массовые мероприятия традиционно длятся с августа по октябрь.

Чима-чогори – женский костюм из юбки и жакета.

Орабони и оппа – формы обращения к старшему брату (или молодому человеку старшего возраста) в женской речи. Орабони – устаревающий, более формальный вариант. В качестве японских аналогов автор использует нии-сама и онии-тян соответственно.

Хённим – уважительное мужское обращение к старшему брату.

Аджосси – уважительное обращение к мужчине (японский аналог – одзи-сан).

День, когда высоко над рекой Имджин встанет радуга...

То песня, которая напоминает о погибшей родине.

Нежный голос избавляет от уныния, накатывающего во время работы.

Чхве Гусон, специалист по побегам, едет на мотоцикле по заброшенной подземной сети водостоков под Токио. Возит он клиентов, желающих уйти от закона и порядка – иначе сказать, людей, отказавшихся от покровительства всеохватной системы поддержки пожизненного благополучия "Сивилла".

Добравшись до места, где уровень воды начинал подниматься, Гусон остановил мотоцикл. Океан затопил это место, и полвека назад оно было заброшено; здесь пахнет морской водой. Гусону нужно было ждать распоряжений, и он слез с мотоцикла. Сняв шлем, слегка тряхнул головой. Взвились отросшие за восемь лет длинные волосы. Он вынул мощный карманный армейский фонарь, повозился с селектором и посветил на мокрый бетон.

Отреагировав на ультрафиолет, проступила бледная линия. Старый знак. Это маршрут, который шпионы использовали для секретной работы. Точнее, это лишь следы былого. Страны, посылавшей тех шпионов, уже давно нет на свете.

– Господин, здесь мы заканчиваем. Дальше заброшенная зона.

– Так гораздо спокойнее... Чертово Бюро, а ведь я вот-вот должен был им отомстить.

С заднего сиденья слез мужчина лет тридцати пяти. Он снял такой же шлем, как у Гусона, и отдал ему. Сложения он был крепкого, но во взгляде читалась тревога. Рубашка спереди запятнана почерневшей кровью. Его "психопаспорт" и измерять не нужно: явно ранил или убил кого-то. Но для специалиста по побегам нет разницы, какой груз несет на себе клиент. Если заказчик, находящийся в другом месте, платит, то все в порядке.

– О, это прискорбно, – съязвил в ответ Гусон, совершенно не скрывая свое отсутствие интереса, и посмотрел в гневное лицо клиента. Криво усмехнулся. – Вообще я не над вашей местью смеюсь. Вы перед тем сказали, что вам стало спокойнее, я и зацепился. Предупредить вас хочу.

Гусон подтянул пришвартованную лодку и достал брошенные на днище весла. – Знаете, господин, теперь вы окажетесь "за пределами" порядка. Как думаете, что там будет? Невероятно жестокие законы природы, только и всего. Ни закона, который защитит, ни наставлений богини-Сивиллы. Придется вам напрячься. Набраться решимости.

– Решимости...

– Что делать – выбирать лишь вам. Вся ответственность на вас.

Гусон вручил клиенту весла, побуждая сесть в лодку, колыхавшуюся в густом мраке вод. Тот принялся грести – неуклюже, трусливо, словно ребенок, впервые вставший на ноги. Забавно так.

– А-а-а, да, – сказал Гусон погромче, глядя на постепенно отдаляющуюся в темноту лодку. – Я дам вам один совет.

Клиент обернулся. Он посмотрел куда-то мимо Гусона – на землю, лежавшую за толстой бетонной границей, которую сам оставил; должно быть, он чувствовал утрату. Гусон горько усмехнулся над этими сожалениями и приставил указательный палец к виску, точно ствол.

– Свою смерть возьмите в свои руки. Это я серьезно.

Наконец темнота поглотила лодку. Кто знает, куда она направится; возможно, во тьме впереди не будет ничего особенно хорошего, но тяжесть своей жизни человек несет в одиночку. Теперь все зависит от него самого.

Стихла песня, звучавшая где-то в ушах. Приятный, отрадный отзвук. Снова сев на мотоцикл, Гусон отправился дальше.

Стоя на пристани, можно рассмотреть ночной Токио. Великолепный голографический призрак отражается в воде; волны размывают его, и он распадается на тоненькие осколки света. Мало-помалу иллюминация гаснет. Море успокаивается, и засыпает город.

И все же во мраке ночи сверкает без сна символ процветания – Министерство народного благосостояния, Башня Нона. С достоинством огромной божественной колонны взирает она с высоты на город-храм.

– Ушел без проблем. Ну, дальше уже не моя забота, – прошептал Гусон, управляясь с ручным терминалом. Его худощавое тело было укрыто очень плотной и мягкой кожаной курткой, и дышал он по-зимнему. – Да, плату, пожалуйста, сразу наличными. Я ведь специалист по побегам; не очень весело будет, если деньги убегут от меня.

Через подцепленное к уху переговорное устройство он услышал ответ – любезный голос нынешнего клиента: – Я понял, Чхве Гусон. Вообще... я тут практически рядом.

И тотчас в проем между сваленными контейнерами прошел мужчина.

Когда городские огни потухают, и над землей встает темнота, луна в ночном небе горит ярче. Изящный молодой человек, весь окутанный лунным светом, с серебристыми волосами, в необычной белоснежной одежде, был словно очерчен легким голубоватым контуром. Ослепительный, как если бы от него естественным образом исходило сияние.

– Макисима-но-данна, – Гусон внутренне усмехнулся. – Вы удивили меня. Не думал, что вы придете сюда.

– Ты рискуешь собой ради денег; чем раньше получишь их, тем лучше, правда?

– Что верно, то верно.

Гусон принял протянутый Макисимой бумажный пакет. Выглядел он вполне плотным. Сколько и было назначено.

– Да, в своей погибшей стране ты набрался опыта... умеешь побеги устраивать. Ушел от слежки Бюро общественной безопасности.

– Нам, шпионам в Японии, надо было это уметь. Мы ускользали от преследования и казни, гоняясь за секретами "Сивиллы". Нас так просто не поймать. Да, что теперь с клиентом-то будет?

– Ну, кто знает. Он все говорил, что хочет устроить общественный переворот, я ему и помог в некоторых делах, но он меня разочаровал. Убил кое-кого и распсиховался от страха. Дальше им займется Сэнгудзи-сан – он хотел попробовать, слышать ничего не желал. Я ему и доверил все.

– А-а-а, тот пожилой господин-фетишист.

Гусону вспомнился веселый старик, для которого он по просьбе Макисимы организовал обратную дорогу к огромному особняку в городской зоне. Если сказать коротко, то был маньяк-мономан, охотившийся за заблудившейся добычей на месте расправы, устроенном из наземного резервуара для воды.

– Он занятный. Тебе бы с ним повстречаться.

– Нет, я воздержусь. Мне себя жалко.

Макисима с досадой пожал плечами, затем сел на пирс и лениво свесил ноги, гладя обеими руками голый бетон. Задрал подбородок. Морской ветер играл с развевающимися волосами Макисимы, а тот наслаждался, будто его щекотали.

Странный он человек. Тесно общается с ненормальными личностями, вовлеченными в беспорядки, или маньяками; собственно, зачастую с Макисимы все и начинается. И при этом он всегда хладнокровен и спокоен. Совершенно лишен мрачности, даже кажется свежим и веселым.

Но если подобраться поближе, все становится ясно: он словно укутан опасным густым духом убийства для удовольствия, точно невидимым плащом. Где бы ни царило разрушение, предчувствие толкает его туда. Он как человек-водоворот, порождающий хаос. Нет уж, втягиваться в это не хочется. Макисима, конечно, платит невероятно много, но терять бдительность нельзя ни в коем случае.

– Кстати, как тебе, человеку "извне", видится это общество?

Взгляды их внезапно встретились. Прекраснейшая улыбка. Оброненный вопрос. Макисима указывал на спящий Токио – последнее государство, где правил закон. Цивилизованный город. Рай, где все горячо стремятся жить благополучно. Совсем не такое место, как страна, которую Гусон потерял.

– Ну... Как дивный новый мир, наверное?

– Олдос Хаксли... Хорошо. Тебе нравится этот роман?

– Когда-то я приметил его у отца на полке, но дальше названия дело не пошло.

– Вот оно что.

– Сюжет был трудный, я его сразу и отбросил.

Макисима слегка надулся. Детская гримаска, но ему и она идет – просто невыносимо.

– Это зря... Когда в следующий раз встретимся, я дам тебе почитать.

– Если у вас будет ко мне поручение, тогда...

– Ладно, в случае чего я позвоню. Спасибо за работу.

– Да, до встречи.

Развернувшись, Гусон зашагал прочь. Ему нужно вознаграждение, только и всего. Чтобы выжить, чтобы позволить жить другому человеку, надо продолжать зарабатывать.

Он направился в сторону дома.

Зарядил слабый дождь, и луна в ночном небе потускнела, подернулась туманом.

Гусон поприветствовал старика, который тихо работал за завесой пара, поднимавшегося от золотистого бульона в продолговатом котле. – Позвольте войти, Консьерж.

– А-а-а, Гусон. С работой все путем?

Хозяин отвлекся от готовки и выпрямил сгорбленную спину. Это был невысокий старик. Лысина прикрыта сеточкой; глаза узкие, и один утратил блеск из-за бельма, а лицо испещрено морщинами.

– Да, без заминок, – Гусон протянул хозяину часть денег. – Вот плата за использование мотоцикла ночью. Примите, пожалуйста.

– Раз, два, три... Не многовато ли, а?

– Это моя благодарность. С такой сомнительной работой, как у меня, беда в том, что невозможно угадать заранее, когда будут деньги. В прошлом месяце вы изволили подождать с оплатой и очень меня выручили.

– Ты порой задерживаешь взносы, но за восемь лет ни разу меня не надул. Это редкая честность, конечно, но смотри, как бы тебя из-за нее не употребили.

– Я буду осторожен. – На лице Гусона появилась кривая усмешка. – Обмануть или быть обманутым – это "закон джунглей". На материке дерьмово было. Одни уроды, которые людей за людей не держат...

– Людям нужен порядок.

– Всем сердцем понимаю. Иначе... будет просто ад.

Так погибла его родина и другие страны.

– Сейчас тут у нас сплошь те, кто бежит от Сивиллы; занятно было увидеть такого человека, как ты, просочившегося в страну.

– Я вам признателен, Консьерж, – Гусон прижал обе руки к коленям и склонил голову. – Вашей милостью мы имеем возможность жить.

– Ну, не кланяйся так. Ты мне, я тебе – все взаимно.

Настоящее имя Консьержа Гусон не знал, да и никому в районе Ураясу оно, наверное, не было известно. Он из тех, кто помнит времена до введения порядков Сивиллы. Посредник и представитель жителей Ураясу. Своего рода князь.

– Ну ладно, сегодня ты славно потрудился, не выпьешь?

– Простите, надо еще о сестре позаботиться...

– Мужчине нужно уметь выпить, - Консьерж рассмеялся гортанным смехом. - Сколько там сестричке-то?

– Уже скоро двадцать.

– Трясешься ты над ней... Отделяться бы пора, братец.

– Да, в общем... Вот скоро будет она наружу выходить, и тогда...

Гусон машинально встал; когда он направился к выходу, Консьерж окликнул его, будто вспомнив что-то.

- Да, Чхве Гусон. Ты думай хорошенько, с кем имеешь дело.

Это академия Осо – элитная столичная школа, где в основе всего лежат "целомудрие и достоинство – забытые традиционные добродетели". Используя голографический камуфляж, Гусон придал себе образ девушки. Короткие волосы, лицо андрогина – черты правильные, но хорошо стирают индивидуальность. Высокая фигура, одежда – классическая униформа-матроска. Имя на поддельной студенческой карте – Чхве Сусон: иностранка, принявшая японское подданство и зарегистрированная как полугражданка.

Его клиентка еще не явилась. Гусон стоял в коридоре у окна, выходившего во двор, и рассматривал пейзаж снаружи. Стекло в деревянной раме со временем подверглось коррозии и несколько искажало вид. Стояло зимнее утро; с серых облаков лился солнечный свет, и цвета казались слабее. В саду английского стиля, хоть было и зимнее время, все буйно цвело, и зелень выглядела пышной. Но это лишь виртуальная картина, созданная голографической проекцией. К слову сказать, старомодная наружность школы тоже была лишь частью рекламного спектакля.

Девочки направлялись к школе; с живостью, свойственной их возрасту, они обменивались приветствиями, но и соблюдали манеры. Сад вечной весны, утопающий в иллюзиях: неужели от него не становится неуютно на душе? От пронизывающего ветра эти цветы нисколечко не колеблются; Гусон совсем иначе на них смотрит, а девочки ничего не замечают. В таком мире они родились и были воспитаны.

Наконец он увидел свою клиентку. Она быстро шла к шкафчикам для обуви, опустив лицо и ни с кем не говоря. Гусон тут же зашагал к ней. В коридор хлынула целая толпа школьниц: они направлялись к лестнице у шкафчиков.

Добрый день. И вам доброго дня.

Даже если знакомых здесь не было, звучали приветствия. Так делал и Гусон. Но достигнув низа лестницы и подойдя к девушке, он произнес другие слова. Пригнулся, словно соблазняя ее, и прошептал: – Лучше полграмма, чем ругань и драма.

Девушка с опущенным лицом, будто стесняясь, тихо ответила: – О, где моя сома.

Пароль и отзыв сошлись верно.

Рядом со мной мальчик-патрульный; он догнал меня. Разумеется, лицо его искажено шоком. Само собой. Раз ты человек, то какое еще у тебя будет выражение. Тем более если это должно оборвать твою жизнь, потому что тебя сочли неподходящим. Скажи, славный мальчик, когда твоя жизнь закончится, хочется тебе того или нет, будешь ты улыбаться? Я – улыбаюсь.

Перед ним была сверкающая поверхность воды. В небе сияла радуга – так иначе зовется мост, соединяющий два разделенных потоком берега. Гусон стоял в поле один. Кто-то звал его по имени. Был ли то образ родины, скрытый в его сердце? Прекрасные дни, погребенные в воспоминаниях? Он не знал. Реальность это или наваждение…

Как бы там ни было.

Лишь красота была истиной.

День, когда над великой рекой высоко в небе встанет радуга...

До него донеслась песня.

Другой берег реки был весь усеян буйно цветущими мугунхва.

Дул ветер, и танцевали бесчисленные лепестки, превращаясь в то, что он когда-то потерял, принимая истинный вид. В бесконечно простирающемся саду возникали люди, расстилались дороги, вставал город.

Когда мои любимые звали меня на берегу реки...

Там стояла его мать. Удивительно: она была такой, какой стала бы через много лет, если бы не умерла и дожила до старости, но совершенно не утратила красоту. Рядом с ней – два старика. Один, чье тело все было покрыто шрамами, копал землю. Другой сидел на стуле и читал книги из большой стопки. Увидев Гусона, они поманили его к себе. А кроме них были еще люди, люди – множество людей.

На берегу его с почтением, словно слуга, ждал мужчина. Гусон невольно усмехнулся с горечью, и его лучший друг поднял голову, дерзко улыбаясь. Ничуть не изменился, чтоб его. Впрочем, пусть так и будет.

Образ родины, сокрытый в моем сердце, ускользает...

Наконец он сорвал единственный нарцисс, цветущий у реки, и едва не перестал дышать: цветок обернулся прекрасной девушкой. Да, я перед тобой виноват. Заставил тебя ждать. Ну, идем же! Возьмемся за руки и шагнем вперед. Она протянула руки – давай же, скорее. Не стоит торопиться, осторожнее. Через реку – к саду.

Одна передышка за другой. В конце концов у кого-то из них вырвалась песня.

Пусть звучит наша дивная мелодия. Мы вместе навсегда. Навсегда.

Даже великому потоку не разлучить нас.