Дверь он отворил без единого звука и так же беззвучно затворил её за собой. При этом движения его не выглядели нарочитыми. Всё в нём казалось естественным и обычным. Настолько обычным и настолько естественным, что психоаналитик даже не заметил его появления. А когда заметил, то мужчина уже стоял перед его столом без верхней одежды, в строгом и элегантном костюме. Манжеты его рубашки красивым контуром обрамляли тонкие запястья. Несмотря на возраст и статность, телосложение у посетителя было хрупкое, что не равняло его с полицейским. На налогового инспектора он тоже не походил – слишком учтив и интеллигентен, молчалив и терпелив, а одет излишне сдержано, словно загнан в рамки точными черными краями смокинга, на котором нет ни единой складки. Костюм был пошит не в дорогом ателье, однако сидел на человеке так, будто был сшит под заказ. Ткани выглядели благородно, но они были неплотными, несмотря на холодное время года. Это помогало движениям не быть стесненными, а оттого плавность их легко выражалась в простых жестах, которые так шли одетому по всей форме. Даже обувь его сияла чернотой и была начищена до зеркального блеска. Только слегка ассиметрично завязанный галстук не был идеальным, однако прекрасно вписывался в образ, становясь символом какой-то доступной маленькой погрешности, свойственной всем живым существам. Нельзя было назвать это неряшливостью, потому что такое определение крайне грубо, нет, наоборот, создавалось впечатление, что эта оплошность была допущена специально. Не могли такие правильные, тонкие и длинные пальцы сделать что-то неумело. Они напоминали корни древнего дерева, мощные, сильные, гибкие, живые. Плавно перетекали они в ровные отшлифованные временем и работой овалы ногтей бежевого цвета, абсолютно не выделяющиеся на фоне бледной кожи. Это были несравненные, красивые и удивительно странные руки. Они могли коснуться самого нежного цветка и не сорвать его, а могли цепляться за острые камни, пальцами обхватывая дробящие и шершавые неровности; они могли держать в руках бабочку и не смахнуть с её крыльев налет жизни, а могли зарываться руками в плоть, окрашивая мраморную кожу в алый, пальцами-клыками прогрызая себе дорогу. Эти руки принадлежали человеку, хорошо знающему своё дело. Кости были заточены механически, в точности до миллиметра, делать то, что нужно, будто их соединяли между собой не суставы, а рычажки и шестерёнки. А нужно было жать на курок. Потому в свободном и расслабленном состоянии пальцы правой руки были согнуты в фалангах немного больше, чем пальцы левой. Вряд ли кто-то обращал внимание на это, тем более что разница была практически микроскопической. Такую же особенность имели и музыканты, постоянно сжимающие свои инструменты, особенно те, кто играл на струнных. Но мужчина не имел с музыкой ничего общего, у него был совершенно другой механизм, который подходил ему гораздо больше. Сложно представить его на сцене за роялем или вместе со скрипкой, а даже если удастся, то лица будет не разобрать. Расплывчатая маска без ясных очертаний, безликий образ, не рассказывающий ничего особенного. Вроде бы он, но и не он вовсе. Представить же на улице или в помещении с оружием было куда проще. Тогда было видно лицо с самыми мелкими деталями. Очень правильное лицо. Прямые, будто стесанные топором и заточенные скальпелем, линии скул и носа; хмурая складка меж строгих бровей, казалось, навсегда заняла своё место, и сумрачность не покидала мужчину даже во время сна; ровная полоса бледных сухих губ, которые могли потрескаться от натяжения, называемого улыбкой; глаза, очерченные углём и с куском антрацита вместо зрачков, прекрасно отливали на фоне аристократично белой кожи солнечным блеском чёрного золота. Это лицо трудно было оживить, но оно всегда дышало эмоциями. Под кожей были спрятаны ураганы и штормы. Они прорывали металл глаз и размыкали нить рта крайне редко, но если им удавалось выйти на волю, то это редко заканчивалось хорошим, потому что существовал запрет на чувства. Это подобно наказанию. Способен ли этот человек сказать, что жил по-настоящему, не имея возможности обмениваться с другими эмоциями? Люди общаются эмпирическими способами. Однако тот, кто с самого детства носил маску, кто вынужден был скрывать свои чувства, умеет ли чувствовать до сих пор? Пока ещё умеет. Иначе он бы сюда не пришел. У мужчины был слишком проницательный взгляд, чтобы оказаться заурядным клиентом.
- Здравствуйте, Гиноза-сан. Я вас ждал. Присаживайтесь, пожалуйста, - очень вежливо и очень мягко произнёс молодой человек, жестом указывая на мягкое кресло посередине комнаты. И его послушались.
- У меня неутешительные новости. Ваш уровень стресса снова повысился, - участливо сказал доктор. До всего ему было дело. Он готов был посочувствовать всем и каждому, проявить неотделимое участие в судьбе своего пациента, помочь, выслушать, ведь этого его работа. Но на самом деле его, как и всех других людей, начинали напрягать пациенты с постоянно возрастающим коэффициентом преступности, ведь, кто знает, что случится именно у них на приёме? Может, новость о новом взлёте показателей станет последним пиком терпения, и человек сорвётся в отчаяние. В другое время это назвали бы нервным срывом, сейчас это называется преступным потенциалом. И Гиноза всё ближе и ближе становится у этой точки, того самого порога, когда на него впору писать докладную и сообщать в соответствующие органы. Инспектор, отлавливающий латентных, сам становится латентным. Он иногда спрашивал себя, что он стал бы делать, окажись в исполнителях, как бы это произошло – на задании или дома, проснувшись от кошмара? Спрашивал себя и никогда не находил ответа. Он не мог допустить такого, он не мог скатиться, как это сделали его отец и коллега. Он не мог представить, что в один «прекрасный» день проснётся латентным, потому что ему становилось страшно. Страшно от понимания, что этот кошмар, от которого он пытается избавиться, с каждым днём становится всё реальнее. Каждая вещь раздваивалась и превращалась в свою противоположность. Вот ему кажется, что он должен что-то предпринять, чтобы не пасть на дно, то вдруг оказывается, что именно этого он делать не должен. Однако он не опускал руки и ходил к психоаналитику. Это ещё унизительнее. Постоянно быть как на иголках из-за своего паспорта, проходить терапии, брать выходные, принимать сдерживающие препараты, отдыхать дома в полном покое, делать всё по советам доктора, а в итоге что? В итоге никаких улучшений. Даже его холодный и напряженный характер, который мучительно долго он в себе тренировал, и то не может сдержать всего, что накопилось. Либо он просто недостаточно твердокож, и придётся работать над этим ещё больше, вырабатывая полную отстранённость и деловитость, либо…
- Вам нужно поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь близким, кто сможет вас понять и поддержать. У вас есть друзья или родители? – добрая улыбка как знак самых чистых намерений и проявления заботы, а то вдруг окажется, что ни семьи, ни друзей у человека нет – причина снова уйти в самокопание, депрессию и стресс. У Гинозы действительно не было ни тех, ни других, но переживать по этому поводу он сейчас не хотел. Он привык. Отсутствие близких людей рядом не казалось ему чем-то выходящим из нормы. Всё нормально, все дорогие ему люди его покидают, в этом нет ничего удивительного, и не стоит из-за этого сильно расстраиваться. Да, больно, да, обидно, но пережил один раз, переживёт и второй. А затем и третий. И сколько понадобится. Пока это не сломает его окончательно. А для того, чтобы подобного не случилось, он перестал подпускать к себе людей. Все они приходящие и проходящие. Нет никого, чтобы навсегда. Порой будто и мелькнёт что-то по отношению к другому человеку, но тут же спрячется, съёжится, заткнётся и даст знать о себе болью в скулах от крепко сжатой челюсти, апатией и «тисками» в груди. Иногда это воспринималось Гинозой как трусость, что приводило к ещё большей неудовлетворённости собой. Это создавало предпосылки к ещё большей замкнутости, что, в свою очередь, приводила к неумению общаться. Ему и хочется сказать что-то, но он не может и рта раскрыть, язык отказывается слушаться, может вырваться только невнятное бормотание, за которое вновь будет стыдно. Чтобы не сболтнуть ничего лишнего и глупого он опять сжимает челюсти. И опять думает о трусости. Замыкается. Не может ничего сказать. И так по кругу, зацикленность этого процесса невозможно прервать. Попробуй жить с таким «набором». Сложно. Остаётся всё это приправить неустойчивой самооценкой и человек, готовый сорваться, получен.
- Поговорить с кем-нибудь? Как мне это поможет? – спрашивает мужчина на полном серьезе.
- Поделитесь своими проблемами с тем, кому можете доверять. Это должно быть приятное и полезное времяпровождение. Рассказав кому-то о своих переживаниях и опасениях, вам станет легче.
Инспектор искренне не понимает, как разговор по душам сможет помочь понизить уровень стресса. Не релаксация, медитация, отдых, тренинги и препараты, а разговоры. Трёп языком. Поделиться с кем-то своими проблемами? Зачем кому-то о них знать? Это действительно кому-то интересно? Кто-то на этом свете захочет выслушать его? И что ему скажут? Никто ничем не сможет помочь. «Всё будет хорошо»? Может всё и будет хорошо, но сейчас-то всё плохо, а потому нет никакого смысла в пустых разговорах без действий. Верность, дружба, помощь… Не в словах они выражаются, а в действиях. Только то, что подкреплено реальными доказательствами, настоящее и не подлежит сомнению. На словах можно быть кем угодно, а вот на деле оказаться самым настоящим предателем. Проходили, знаем. Нобучика потерял веру в тёплые отношения, хотя не мог лгать себе, что ему хотелось их. Просто хотелось, чтобы было в его жизни что-то, что сильнее ненастья, что может смыть с него грязь. Но он слишком долго в ней валялся, и слишком многие вокруг инспектора были с головы до ног ею перепачканы.
Однако всё-таки был один человек, которого он хотел бы увидеть рядом. Они долго не виделись из-за работы, которая для обоих стала важнее прочего. Им хватало деловых мимолётных встреч и редких общих заданий. Потом они расходились снова, чтобы строить свою карьеру и не мешать друг другу. Оба инспекторы. Для обоих очень важна должность и дальнейшая карьера. В этом и заключалась проблема. Работа заменила всё, они слишком много о ней думают, слишком много времени уделяют. Работа стала мрачной одержимостью. Работа стала делом чудовищной важности: все ею обеспечены, для всех в этом мире своё идеальное место, а потому работа становится смыслом существования. То, что они сделали из своей жизни, просто смешно. Могли же сделать абсолютно другое, не занимайся полным саморастерзанием. Предаваясь труду с вечной иллюзией, что со временем все станет иным, сместится в лучшую сторону, они не хотели видеть, что ничего не меняется, и не хотели понять, что ничто никогда не изменится. Нобучика хотел прибавить роста в собственных глазах и в глазах людей, а также очистить своё имя. Поэтому он так усердно работал. Закон ему всегда ужасно нравился, а после ухода отца он окончательно убедился, что хочет работать в департаменте и служить Сивилле. Но юноша не столько проникнулся к власти и правосудию, сколько ненавистью и обидой к отцу, решив, что хотя работа в Бюро чертовски тяжелая и ответственная, зато превосходная, незаменимая, совершенно необходимая и замечательная и уж во всяком случае больше подходит его миролюбивой, смиренной и рациональной натуре, нежели его старику, жаждавшему непременно стать карателем. При том у Гинозы твердый характер и математический склад ума, вот он и стремился к деятельности, при которой нужна не столь грубая и физическая сила с интуицией и чувственным восприятием, сколько напряженная умственная работа и серьёзное отношение к ней, а потому эта профессия – самая подходящая. Сивилла никогда не ошибалась. С легким пренебрежением и чувством превосходства она определила для него будущее и труд, перед которым Гино склонялся, хотя и уставал от него, в итоге приходя к такому результату. Каждому становилось понятно, что этот опрятный, хладнокровный, знающий себе цену молодой человек в очках непременно достигнет почетного положения в жизни, и люди, которые, несомненно, разбираются в человеческих судьбах гораздо больше остальных, то есть все сплетники и злоязычники, испытующе глядели на него, наблюдая и выжидая, до какой же роли в обществе дорастет со временем молодой Нобучика, ведь у него за плечами была такая биография, что и врагу не пожелаешь: принадлежность к очерненной семье, коих становилось все больше и больше, достойная сдача экзаменов, ореол из исполнителей и постоянное участие в опасных операциях, вечный труд, который иной раз давался ему нелегко, так как он его хоть и уважал, но всё-таки отдавал свои силы на достижение целей. Быть может, иногда он даже являлся помехой на пути к наслаждению, но был важнее, и инспектор выбирал его с радостью и упорством, веря в ценность труда, как в самоочевидную основу жизни. Его голова была набита всякими сведениями о самых разных науках, и он многое делал лучше, чем большинство его товарищей. Говорили, что наружность обманчива, что он – вылитый Масаока и последует его примеру. Тогда он был ещё неисписанной жизнью страницей, о нём говорили много и многие, пытаясь заранее написать небезынтересную историю, предполагая, не исключая, предсказывая и пророча, убеждая и настаивая, но сам он решил, что без сомнения, настанет день, когда с его фигурой будут считаться, как с одной из самых значимых.
Он вышел из здания и глубоко вдохнул, наполняя легкие морозным воздухом. Нутро словно покрылось коркой льда, но это его отрезвило и привело мысли в порядок. С кем-то поговорить. Он мог поговорить толь с Рисой, по которой, честно признаться, скучал. Они давно не виделись, возможно, у них действительно есть, что рассказать друг другу. Он не считал её святой, она была правильной. Правильной во всех отношениях: серьёзна, без ветра в голове, красива, умна, не болтлива, сдержана и уверенна в себе, при этом не лишалась той обязательной для девушки беззащитности, что делает её женственной и заставляет мужчин заботиться и оберегать, хотя Гиноза прекрасно знал, что она сама в силах о себе позаботиться, и ни в чьих подачках и кудахтаньях не нуждается. Их многое роднило, и поэтому мужчина был уверен, что именно такой человек, как Аяонаги, был ему сейчас необходим. Они работали одинаковое количество времени, но её психопаспорт всегда оставался чистым и был в несколько раз светлее, чем у Нобучики. Это ещё одна причина, по которой он уважал девушку. Нельзя сказать, что она была его идеалом, однако была очень к нему близка. Их общение в академии было очень приятным. До сих пор иногда в памяти возникают сладкие картины прошлого. Когда мужчина вспоминал то время, он, сам того не замечая, успокаивался и приходил в гармонию с самим собой. Именно это ему нужно снова. Ничего не будет как раньше, но можно ведь придумать что-то новое. Отношения не стоят на месте, они всегда претерпевают изменения и деформируются под возраст и эпоху, но это не должно служить причиной их прекращения. Всё будет иначе, но будет не менее хорошо, так ведь? Всё обязано быть хорошо, иначе их знакомство с самого начала не имело смысла, и на одного человека в жизни Гино станет меньше. Более всего он не хотел потерять Рису.
Инспектор сел в машину. Сначала он хотел заехать домой, а по пути обдумать, под каким же предлогом устроить встречу. Как оказалось, самым разумным вариантом было простое «хочу с тобой поговорить». Без церемоний и дифирамб, без налета таинственности. Поговорить. Попробовать сделать это. Только развязать себе язык, наконец расслабить челюсти и облечь мысли и чувства в слова, но не кидаться ими, как пеплом. Об этом тоже стоит подумать. Они встретятся, а с чего ему начать? О чём рассказать? Что сказать? Ну и проблема с этими разговорами. Век великих научных достижений, все знают твой уровень стресса, а причины его вызывающие – нет. Эпоха реалий трудоустройства и техники, а по-прежнему нужно договариваться о месте встречи. Открытия, предметы, экзамены, каждый знает о своей сфере деятельности всё, люди подчинили себе природу, а понимать друг друга без слов так и не научились.
Наручные часы спиликали, возвещая о входящем сообщении. Гиноза не любил подобные ситуации, ведь это значило, что ему сейчас придётся отвлечься от дороги. Однако ничего не поделаешь, вдруг что-то срочное?
Это от Рисы.
От Рисы, о которой он думал пару минут назад и с которой хотел встретиться.
Она просила о помощи.
Ничего больше. Никаких пояснений. Ни-че-го.
В горле пересохло моментально. Он забыл, как дышать. Его состояние нельзя было описать простым словом «паника». Это был настоящее метание. В голове за одну секунду пронеслись предположения, и каждое новое было страшнее предыдущего. Пальцами он вцепился в руль и пытался сосредоточиться на дороге, в то же время соображая, что делать, куда идти и кого звать на помощь. Он сразу вспомнил последние преступления. Вспомнил деловой костюм Аяонаги. Нахмурился, сжимая челюсти и напряга скулы.
- Ничего не случилось, поверь. Она осторожна. Я должен быть уверен в ней. Я должен приехать к ней и убедиться в этом. Я должен помочь.
Он напрягся ещё сильнее, нервно проглатывая вставший в горле ком. Затем, не отрывая взгляд от дороги, он набрал по коммуникатору Когами.
- Когами, с Аяонаги беда. Я не знаю, что случилось. Будь готов через 40 минут, я уже еду. Все подробности потом, - голос инспектора был похож на звон натянутой колючей проволоки, что при вибрации разбрызгивает красный туман.
Он меняет курс, выворачивая руль неправильным положением рук, и направляется за исполнителем. Кто знает, что могло произойти с Рисой, поэтому доминатор карателя, которому можно доверять, будет не лишним.
Отредактировано Ginoza Nobuchika (25.01.16 23:13)
